делами сама путем постепенных и непрерывных изменений.
А в результате — колоссальное разнообразие современной флоры земного шара.
Наблюдения в природе привели Линнея к мысли об ее изменениях. Факты накапливались из года в год, изо дня в день и с каждым днем оставляли в представлениях что-то новое, какую-то черточку, — неосознанное, стихийное, но оставляли… И эти представления вызывали в памяти воспоминания о догадках древних философов о движении и развитии природы, об общности ее явлений.
Эти мыслители не владели точным знанием; они совершили множество ошибок в описании растений и животных, но зато представляли себе мир «чем-то возникшим из хаоса, чем-то развившимся, чем-то ставшим», а не созданным сразу.
У древних греков были, по выражению Ф. Энгельса, «гениальные догадки» о природе. Естествознание XVIII века по объему материала, а в лице Линнея — и по систематизации его, далеко шагнуло по сравнению с древностью, но настолько же и отстало от нее в смысле общих взглядов на природу.
Неудивительно поэтому, что новые идеи в науке XVIII века приходили в связь с философскими взглядами древних авторов. Ученые не могли уже слепо следовать церковным толкованиям, но и не в силах были, во всяком случае, многие, отбросить их.
А выход? Его искали в «примирении» между учением «святых» отцов и мыслями, возникавшими при наблюдениях природы.
В этом отношении и Линней, сын своего века, смешивал самые противоположные идеи и взгляды на природу. Поэтому неправильно говорить, что он эволюционист. Но неправильно и упрекать его за то, что он не стал эволюционистом!
А такие упреки подчас раздаются: вот во Франции в XVIII веке были же ученые эволюционного направления. Это родившийся в одном году с Линнеем Бюффон, затем Ламарк, который создал первую эволюционную теорию на рубеже XVIII и XIX веков. В Англии Эразм Дарвин — сверстник Линнея — писал об эволюции организмов, а сколько ученых в России склонялось к учению о происхождении живой природы естественным путем!
Надо вспомнить несколько страниц из истории Франции и истории Швеции, тогда многое будет понятнее.
В последней четверти XVIII столетия во Франции назревали крупные политические события. Долгие войны и беспечная расточительность королей привели страну к полному финансовому расстройству. Единственным лекарством от него считали повышение налогов на население. Их непрестанно увеличивали, выдумывали все новые способы обирать народ. Абсолютной королевской властью стали недовольны все сословия. Да иначе и быть не могло. В деревне царил произвол помещиков; на каждом шагу крестьянин оказывался перед правом феодала. Нужен покос — плати; хочешь ловить рыбу, охотиться — купи на это право; надо проехать через мост — заплати сначала. Купцов и ремесленников в городах сковывают цеховые уставы и обычаи. Французы от аристократа до мужика, от монархиста до левого республиканца — все были в оппозиции к королю. Франция дышала гневом и протестом, кипела, как волны разъяренного моря. Жгучие вопросы политики, науки, философии страстно обсуждались учеными, писателями в аристократических салонах, в клубах и кафе.
Раздался вдохновенный голос «энциклопедистов», повсюду находивший себе сторонников. «Энциклопедия» — был коллективный труд, выходивший том за томом в свет. В ней печаталось все наиболее прогрессивное, смелое, свежее: статьи о новостях в науке, критика правительства, государственного строя, религии. Появились разные проекты общественного переустройства. Вся обстановка складывалась благоприятно для свободомыслия в науке, литературе, искусстве.
В такой атмосфере не удивительно, что появились и новые взгляды на явления природы; естественно, что авторитет библии, религии, учения о постоянстве видов пошатнулся.
Ничего подобного в Швеции в это время не было. Она оставалась со своим патриархальным укладом быта и мысли.
При суровом климате и бесплодных почвах там не было крупных поселений, кроме городов, и то немногих. Городская жизнь так же не могла развиться, как на Западе. Это влияло на торговлю и промышленность. В разбросанных фермах и усадьбах семья производила все необходимое для существования, жила замкнуто, в небольшом кругу своих интересов, как правило, не интересуясь политикой и тем более общественным движением других стран. Тяжелая борьба с природой, полная зависимость от ее грозных явлений давно приучила шведа полагаться на себя да молить бога о помощи.
Духовенство и церковь играли исключительную роль во взглядах интеллигенции; университеты, школы были пропитаны теологией. Швеция, потерявшая много средств и людей в войнах, занималась налаживанием своей жизни в пределах существовавшего у нее государственного устройства: король, сейм. Она не помышляла об организационных переворотах.
То, что происходило во Франции, доходило сюда в приглушенном и смягченном расстоянием и временем виде.
Во Франции ученые высказывали эволюционные взгляды; в Швеции Линней наводит порядок в ботанике, по возможности избегая возражать творцу и его служителям и все-таки не удерживаясь от таких возражений.
Философия ботаники
В помощь студентам и молодым ученым Линней изложил начала ботаники в специальном учебном руководстве, под названием «Философия ботаники» (1751). По своему содержанию она продолжала и расширяла «Основы ботаники».
Реформа терминов, проводимая Линнеем, освещена здесь очень полно, а законы разъяснены с помощью примеров, для чего потребовалась специальная работа, чтобы все это пересмотреть. Он дает в этой книге много новых терминов, которые с тех пор всеми употребляются.
Линней не только гениальный ученый, он и чудесный педагог. Как заботливо, он приложил к «Философии ботаники» чисто педагогические рекомендации: что самое главное в ботанике должен знать учащийся, как сделать шкаф для гербария, как засушивать растения и составлять гербарии и многие другие практические советы по экскурсиям и наблюдениям. В качестве учебного руководства эта книга много раз переиздавалась, и ею пользовались в других странах.
В России на основе этой книги профессор Смеловский написал учебник.
«Ботаническая философия, служащая основанием всему травоведению, — говорит автор в предисловии, — есть наилучший плод проницательнейшего ума его (Линнея. — В. К.)».
Гете говорил: «После Шекспира и Спинозы самое сильное влияние имел на меня Линией». Его
